Совместную жизнь они прожили хорошо. А редкие сбои — что ж, не без того. К серебряной свадьбе выяснилось: сбои в супружестве уходят корнями в далекое прошлое, в детские годы Светланы Васильевны.

Родилась Светлана Васильевна в глухомани, там долго телевизор «не брал», а поэтому новости и культуру протаскивал в массы радиоприемник. Вот он-то и научил ее ри­совать в воображении картины и даже полотна размером с двухэтажный дом.

«Дружочек, я расскажу тебе сказку...» — журчал из динамика ласковый голос, и девочка Света застывала, как сосулька, как принцесса, которую заколдовали. Слушая сказочные приключения, она живо представляла себе, как и что происходит, какие башмачки у Красной Шапочки на ногах, какие аппетитные пирожки в корзинке, ну а волка представить было совсем просто. Живя в забытых тракторами степях, она не раз воочию видела серых злодеев. Один, немножко сбрендивший от голодухи, у самой деревни затягивал бесконечный волчий припев: «У-у-у...» Как и в сказке про Красную Шапочку, нашлись охотники. С певуна содрали шкуру.

В общем, воображение ее было достаточно тренированным, и в замужестве достигло своего апогея. Стоило только Александру Матвеевичу задержаться, Светлана Васильевна мыслями, как кисточками, рисовала. А если муж звонил и сообщал, что задерживается поуважительней причине, «мы тут с ребятами по пивку!» — фантазии Беляева и Уэллса, в сравнении с ее виражами, казались жалкими и бескрылыми.

И вот когда им перева­лило за пятьдесят, художественные таланты да­ли трещину. Светлана Васильевна если и реагировала на «пиво», то только из соображений вредоносности напитка: вдруг как злоупотребит ее Матвеевич количе­ством, а печень, почки уже не те, что были в двадцать, уже сообщают о месте расположения.

Ревность ушла, за ней и любовь должна бы по­пятиться, эта девушка, как известно, тоже име­ет свойство хандрить и чахнуть или перерож­даться в нечто родствен­но-двоюродное, но случилось волшебство — химическая реакция, что ли! Александр Мат­веевич, как паучок сграбастывал ее всю, прижи­мал горячо, целовал плечи, шею, трепетно-теплые пакетики грудок (чего греха таить, кон­чились тугие яблочки!), нежными пальцами раз­ведывал давно разведан­ное, про здесь и про там; был резвым бычком, ко­торому лужка мало, и тогда соседи за стенкой, наверное, думали: «Кро­вать пилят». Точно: се­дина в бороду, а бес в ребро, только этот бес был домашним и при­надлежал только ей, а не кому-то.

Разрумянилась и Свет­лана Васильевна: «Какая там Васильевна, она — Светка»! А чтоб уж точно быть Светкой, подобрала подходящую краску, и седых прядей как не бы­вало. Стала пользоваться помадкой с блестками, улыбаться загадочно, как это делают забеременев­шие сорокалетние жен­щины, Мона Лиза, на­пример.

Однажды за вечерним чаем она сказала, что знает причину второго дыхания, отчего стала Моной Лизой, а он — бычком.

— Сейчас уже не вид­но, а утром посмот­ришь: на орехе за окном поселились горлицы, парочка... Выбрали удобную ветку, приле­тают на ночь и до утра жмутся. Это они нам...

— Что они? — спросил Александр Матвеевич, а с недавних пор просто Саша, хотя и догадался, о чем речь.

— Они принесли нам счастье, — Светлана Ва­сильевна, точнее Светка, улыбнулась мадонной. — Ну, ты понимаешь...

— Да, конечно. Завтра же приглашу их в гости. Какого на ветке хвосты морозить...

В самом деле. Утром он минут пять наблю­дал за птицами,как они сидят рядышком, пере­бирают время от време­ни лапками, беспре­станно смотрят друг на друга, — она правым глазом, а он левым. Природа сделала им глаза сбоку, дала воз­можность следить, что там вокруг, не крадется ли ястреб по небу или кошка по дереву, и од­новременно, любовать­ся друг дружкой, со­общать черным зер­нышком зрачка: «Я те­бя лю!» «И я тебя очень!..»

Потом Светлана забес­покоилась, стала гово­рить, что добром это не кончится, обязательно найдется какая-то тварь — хулиган с рогаткой или котяра, — вон сколь­ко котов на мусорке, пальцев не хватит сосчи­тать. Словом, вбила в го­лову, что счастье горлиц мимолетно, зыбко и тон­ко, как паутинка бабьего лета, а значит...

— Свет! Я тебе гаранти­рую: будут голуби, бу­дут...

Она трогала его щеку ладошкой, благодарно смотрела в глаза, а сама плакала, натурально ли­ла слезы, пытаясь совла­дать с этим, вдруг при­ключившимся потопом на лице, смешками: «Ду­ра я у тебя, да?»

Горлиц вспугнули не хулиганы и не кошки, а новые соседи. Квартиру купили молодые, он и она, лет под тридцать. Странные. Ночью ругались, а днем гоняли всё живое - все им мешали. Вот горлицы и не стерпели и от них оста­лось только натоптан­ное место на ореховой ветке.

«Дура я у тебя, да?» — плакала Светка, вернее, Светлана Васильевна. Как она ни красилась, ни чепурилась, Васильевны становилось все больше, а Светки все меньше. И вот ведь беда! Улетели го­луби как раз накануне ее дня рождения.

— Тухлое яйцо подбро­шу! Сволочи! Скоты по­луночные!

Саша, то есть Алек­сандр Матвеевич, мял кончик носа (была у него такая мода, когда на нер­вах), и тоже портился: нос делался красным, как у пропойцы, слова он произносил, будто на­прокат взятые: «Я тебя умоляю! Я тебя умо­ляю!..»

И все-таки он молодчи­на. В день ее рождения подарил розы, с красны­ми, как девчоночьи губки, лепестками, а потом, с таинственным видом, вручил пакет в шелестя­щей бумаге.

— Книжка? Дарья Дон­цова?

— Не-а. Разворачивай, сама увидишь.

Бумага шелестела и ше­лестела, и это было му­зыкой ожидания. Слад­ким томлением. Нако­нец последний слой снят, и в руках Светланы Васильевны оказалась рамочка, а в ней фото­снимок двух тесно при­жавшихся друг к другу горлиц.

— Это они?

— Они самые.

— Ты их сфотографиро­вал?

— Я же обещал... Вот они, голуби, никуда не делись.

— Я люблю тебя, Саша!

— И я тебя, очень, Света.

ПОНРАВИЛАСЬ СТАТЬЯ? СДЕЛАЙТЕ ДОБРОЕ ДЕЛО, ПОДЕЛИТЕСЬ СО СВОИМИ ДРУЗЬЯМИ В СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЯХ

ДРУЗЬЯ, ПРИГЛАШАЮ ВАС ДРУЖИТЬ: